Гиппопотам - Страница 52

– Дорогой, ты же здесь дольше моего. Вот ты мне и скажи.

Боюсь, Джейн, что в этот миг я наполовину выдал тайну нашего маленького заговора.

– Ну, для меня все началось так, – сказал я. – Пару недель назад я столкнулся с Джейн. Она меня узнала, я ее нет, отчего и почувствовал себя полнейшим дураком.

– Я думаю, нам обоим известно, кто в этом повинен, дорогой.

– Да, хорошо, кто угодно. Мы отправились к ней домой, она рассказала мне о лейкемии и так далее.

– И наговорила кучу всякого насчет Бога?

– О чудесах сказано было, это точно. О чем-то, исходящем отсюда, из Суэффорда. Она уверяла, что была… ну… исцелена.

– Мне ли не знать! В Филлимор-Гарденз посыпались экстатические письма с восхвалениями Господа и многих чудес Его.

– Ты ей веришь?

– Как и ты, дорогой, потому я и здесь. Чтобы все выяснить. Видишь ли, у нас, у меня и Джейн, один и тот же врач.

– И что он говорит?

– Ты же знаешь врачей. Ремиссия его удивила, однако он в высшей степени осторожен.

– Значит, ремиссия была точно?

– Никаких сомнений.

– Хм. – Некоторое время я просидел, размышляя.

Ребекка разглядывала клубнику.

– Но какое отношение имеет все это, – наконец спросила она, – к данному Патрицией превосходному описанию твоей персоны как бородавочника – огромного, жирного и злобного бородавочника?

– Ей известно о чудотворном выздоровлении Джейн?

– Наверняка. Лучшие подруги.

– Кто еще знает?

– Понятия не имею, дорогой. Как я понимаю, все случилось в конце июня. Саймон привез Джейн с Норфолкской выставки совершенно обессиленной, белые кровяные тельца чуть ли не сочились из ее пор. Майкл и Энн были, разумеется, здесь, поскольку Саймона с Дэви отпустили из школы домой – отпраздновать окончание экзаменов; может, был и еще кто-то кто, не знаю. Ах да, Макс и Мери, они в это время жили в доме, я почти уверена.

– Стало быть, каждый из них уверовал в это чудо?

– Меня не спрашивай.

Я набрал пригоршню клубники и еще немного поразмышлял.

– Ладно, думаю, Саймон не уверовал. Он мне позавчера рассказывал про обморок Джейн. Сравнил ее поправку с выздоровлением знакомых ему свиней.

– Романтичный шельмец, – заметила Ребекка.

– С другой стороны, Оливер… Вот он, похоже, что-то проведал. Тут я почти не сомневаюсь.

– Если где-то подрос трюфель, Оливер его унюхает, будь спокоен.

– Да и Патриция явно считает, что мне все известно, но только я скептически посмеиваюсь в рукав.

– Ну, именно такое впечатление ты и произвел позавчера во время обеда, не так ли?

Ребекка ссылалась на беседу по поводу «целительства» и «психиатрии», которая состоялась у меня с епископом и прочими.

– Ты же понимаешь, милая, не правда ли, что весь этот разговор о чудесах попросту нелеп?

– Я знаю только одно, дорогой. Джейн должна была умереть в конце июня.

– Почему ты не дала мне знать? Почему я только благодаря случайности узнал, что моя единственная крестная дочь больна лейкемией?

– А то тебе было до этого дело. Чтобы заставить тебя оторвать твои красные зенки от стакана с виски, одной лишь умирающей крестницы не хватило бы. Я знаю, что ты собой представляешь. Оливер рассказывает мне про все твои художества. Да ему и рассказывать не нужно – я газеты читаю. Элитарный пропойца, буйствующий в Сохо и Вест-Энде, оскорбляя каждого встречного и просиживая жирную задницу в барах вместе с такими же кончеными дружками, блюющий желчью на всякого, кому меньше пятидесяти, и отгрызающий целые куски от рук, которые осмеливаются его покормить.

– Ребекка…

– Но теперь-то тебя уволили, верно? И тут вдруг понадобились богатые, влиятельные друзья, которые помогут тебе выбраться из пруда прогорклой мочи, в котором ты барахтался последние двадцать лет. Теперь ты будешь пускать слюни, изображая кроткое сочувствие, теперь тебя распирает отеческая заботливость. Да что там, дорогой, ты даже пить стал меньше и катаешься в лодочке с крестником, точно старый беловласый святой, – лишь бы тебе позволили остаться внутренне все тем же циничным, злобным, старым дерьмом, которое так хорошо знает и любит весь божий свет.

Вот тебе, Джейн, и вся твоя мать, в кратком изложении. Подозреваю, что я единственный в мире человек, который осмелился отвергнуть ее. Пусть это случилось два десятилетия назад – для умов, подобных ее, времени не существует. Месть для Ребекки – это блюдо, которое надлежит сервировать холодным, купающимся в coulis из ядовитых сарказмов, обложенным побегами белладонны и со всей силы швыряемым в рожу несчастного ублюдка, которого она наметила в жертвы.

Я встал, стряхнул со штанов черенки клубники и, не сказав ни слова, ушел.

По пути к дому я столкнулся с Кларой Косоглазой.

– Добрый день, мистер Уоллис, – сказала она. – А я как раз за вами.

Во всяком случае, я полагаю, что сказала она именно это. Я бы не стал и пытаться сымитировать шепелявые речи бедняжки.

– Вот как? А зачем?

Она смотрела мне прямо в лицо (и еще на какой-то неопознанный объект, расположенный в ста двадцати градусах к западу).

– Дядя Майкл хочет видеть вас в своем кабинете.

* * *

Человеку, попадающему в кабинет лорда Логана, первым делом приходит на память штаб-квартира Эрнста Ставро Болфельда . Какие-то пульты управления, шторы с электрическим приводом, проекционные экраны, средства связи, глобусы, внутри которых обретаются графинчики с виски, и большие экраны видеофонов – это всего лишь видимые и кое-как опознаваемые элементы технического оснащения.