Гиппопотам - Страница 75

Ну-с, вот я и устремился в библиотеку, посмотреть, не удастся ли мне, прежде чем погружусь в размышления, промочить парой стаканчиков горло.

Я был уверен, что там никого нет, однако всхлипы, донесшиеся из стоявшего в углу библиотеки кресла, уведомили меня, что я нахожусь в обществе женщины.

– Как вы, Патриция? – спросил я, подходя к ней сзади. Надо, наверное, было сначала покашлять, потому что она дернулась с перепугу всем телом.

– Господи, Тед! Нельзя же вот так подкрадываться. Она плакала, и уже довольно давно.

– Простите, пожалуйста, – сказал я. – Все в порядке?

– А что, разве похоже на то, жирный вы идиот?

– Вопреки распространенным воззрениям, – ответил я, – когда срываешь на ком-то злость, тебе становится только хуже. Не думаю, что вам сильно полегчает, если вы будете осыпать меня оскорблениями.

– Это что, попытка проявить сочувствие?

– Это практичность, а в ней доброты больше, чем в сочувствии.

Патриция вытерла нос.

– Ну так знайте, что помесь Г. К. Честертона с дерьмовыми девизами из отрывного календаря мне сейчас совсем ни к чему.

– Никак не можете забыть Мартина Рибака? (Это тот подчиненный Майкла, который бросил Патрицию.)

Она кивнула.

– Утром получила от него письмо. Думала, может, он устал от своей новой пассии. А он на ней женился.

– Ну, значит, он от нее точно устал, – сказал я.

– Ох, Тед, идите вы знаете куда?

– А что бы вы от меня хотели услышать? Что он не стоит ваших слез? Что вы с этим справитесь? Что перед зарей неизменно темнеет, а время лечит любые раны?

– Мне нужен Дэвид, вот в чем все дело.

– И что, по-вашему, он сможет вам дать?

– Надежду, – сказала она. – Чувство собственного достоинства.

Вот вам современный британец. У меня просто пена изо рта начинает идти от бешенства, когда политики, возвращаясь из своих избирательных округов, объявляют: «Люди моего города нуждаются только в одном – в Надежде», как будто все мы можем, радостно воскликнув: «Сказано – сделано, старичок», тут же повытаскивать из шкафов охапки надежды, распихать их по упаковочным пакетам и срочной почтой отправить по адресу «Ливерпуль-8» . Собственно говоря, эти преисполненные сострадания болваны имеют в виду не «Надежду», а «Деньги», да только жадность не позволяет им этого сказать. Оно конечно, Бог надеждой нас, может, и благословил , да только из чужой титьки ее не высосешь, процесс лактации должен протекать в вашей собственной. А вот что касается чувства собственного достоинства…

– Самый лучший способ залатать дыру в своей душе, – сказал я, – состоит в том, чтобы сделать что-то для кого-то другого.

– То есть?

– Другими словами, почему бы вам не оказать мне услугу?

– Например?

– Например, когда эти странные маленькие вакации завершатся и мы возвратимся в Лондон, почему бы не сделать мне одолжение, позволив пригласить вас на обед? От «Ле Каприс» до моей квартиры можно добросить оливковую косточку. Мы могли бы вкусно поесть, а потом вы могли бы позволить мне уложить вас в постель и облизать сверху донизу, как леденец.

Она во все глаза уставилась на меня:

– Да я же вам в дочери гожусь.

– Я не разборчив.

– Значит, так, по-вашему, следует излечивать человека от его горестей, Тед? Наскакивая на него, будто похотливый козел?

– Я вас сейчас покину, чтобы вы могли основательно все обдумать. Только имейте в виду, вечера у меня все расписаны, так что решать вам придется быстро.

– Так вы это серьезно? – спросила она, удержав меня рукой, которую я тут же взял в свою.

– Я жирный старик, Патриция. Подыскать себе женщину моего возраста – проститутки не в счет, – и то задача не самая легкая, а уж молоденькая, вроде вас… это и вовсе наслаждение редкостное. Может быть, последнее в моей жизни. Бедра, не изрытые целлюлитом, груди, которые стоят, как выпрашивающие подачку собаки. Как часто, по-вашему, мне теперь выпадает такое удовольствие?

– Но что заставляет вас думать, будто я позволю вам себя обслюнявить? – отнимая руку, спросила она.

– Ваша врожденная доброта, – ответил я, отходя, чтобы налить себе большой стакан хереса. – Радость, которая обуяет вас при мысли о том, что вы сделали меня идиотически счастливым.

– Вы просите черт знает о чем.

– Ха-ха! – торжествующе откликнулся я. – Это почему же я прошу черт знает о чем?

– Не понимаю.

– Вы сказали, что я прошу вас черт знает о чем. Почему вы так думаете?

– Потому что я, к вашему сведению, не имею привычки предлагать свое тело направо-налево, будто поднос с пирожками.

– А это почему?

– Почему? Почему? Потому что я, видите ли, отношусь к нему с некоторым уважением.

– В таком случае, – радостно затрубил я, – зачем вам нужно, чтобы Дэви внушил вам чувство собственного достоинства, – ведь оно у вас уже имеется?

– Ой, ради всего святого. Из всех дешевых…

– Вы с совершенной ясностью дали понять, что мое предложение любви и дружбы есть нечто гораздо меньшее того, на что вы праве рассчитывать. Вы ставите свое тело и свои услуги намного выше моих.

– Ценить свое тело и ценить себя – это далеко не одно и то же. Да никакой любви и дружбы вы мне и не предлагали, вы попросили, чтобы я легла и позволила себя облизать.

– Что и представляет собой, как вам наверняка известно, нескладную просьбу мужчины о любви. Если бы я сказал, что вы самая прекрасная из женщин, какие попадались мне на глаза за многие годы, что я страстно хочу, чтобы вы были рядом со мной, вы решили бы, будто я вас просто жалею. Да, так вот, четверг меня вполне бы устроил. – И я отвалил, оставив ее дозревать до нужной кондиции.