Гиппопотам - Страница 94

– Ой, послушайте… – сказал он. – Не надо, дядя Тед… я хочу сказать…

– Прости, Саймон, – ответил я, – но провозгласить истину необходимо.

Энн, наклонясь, положила ладонь на руку Саймона.

– Тед! Энни! Объясните… пожалуйста, растолкуйте мне, что происходит, – взмолился Майкл.

– Ты сам видел, Майкл, как все началось два года назад, – сказал я. – Будем пока называть это первым чудом. Ты вошел в комнату, в которой лежал, задыхаясь, почти лишившись от астмы чувств, Эдвард. Саймон делал то, что сделал бы на его месте любой нормальный человек. Он делал Эдварду искусственное дыхание. Массировал его ребра. Через несколько секунд сентиментальный, истеричный Дэвид, напуганный совершаемым братом насилием и абсолютно не понимающий, для чего оно нужно, оттолкнул его. Он положил ладонь на грудь Эдварда, как раз когда вошли вы с Энн, и в этот же миг принесла плоды оказанная Саймоном и достойная всяческого одобрения первая помощь – Эдвард закашлялся и залепетал. Ты видишь положенную на грудь ладонь и тут же вспоминаешь отца, который, несмотря на его очевидный здравый смысл, едва не одурачил сам себя, почти уверовав, что сотворил нечто необычайное с больной ногой своего денщика. Через некоторое время ты рассказываешь эту историю Дэви, и глупый мальчишка, который и руку-то на грудь брата положил, скорее всего, только затем, чтобы проверить, бьется ли у того сердце, или еще ради чего-то столь же бесполезного, проникается верой в то, что он унаследовал мистические способности своего деда.

– Но… но таким образом можно объяснить все что угодно, – сказала Патриция. Впрочем, в голосе ее обозначилась некоторая неуверенность.

– Объяснение заката не лишает его красоты, – сказал я. – Да оно не для того и дается. Саймон заботлив, практичен, несентиментален и добр. И к тому же напрочь лишен эгоизма. Ему и в голову не пришло ставить сделанное себе в заслугу или требовать благодарности. С другой стороны, Дэви… ну, подумайте сами. Просто вспомните последовательность событий. Майкл и Энни решили, что чудотворное исцеление Эдварда следует сохранить в тайне. Майкл – потому что не хотел, чтобы сына травили или боялись, как это было с Альбертом; Энни – понимая, что Майкл поверил в чудо и эта вера ублажает его чувство семейной гордости. К тому же Энни боялась, что Майкл может подумать, будто она в каком-то смысле завидует несомненному дару Дэви. Что, разумеется, он и подумал. Верно, Майкл?

Майкл кивнул.

– А получилось следующее. Несмотря на договор о секретности и молчании, сведения о способностях Дэви просочились наружу. Как? Это я вам скажу. Дэви сам позаботился, чтобы они просочились, вот как. Я недавно получил письмо от Джейн. «Когда Дэви впервые рассказал мне, как излечил Эдварда…» – написала она. Дэви ничуть не хотелось, чтобы его волшебные дарования остались непризнанными. Джейн рассказала о них Патриции и Ребекке, те – Максу, Мери и Оливеру. Так Дэви уведомил о своем статусе целителя и чудотворца весь клятый мир.

– Если можно, я, пожалуй, пойду, хорошо? – привставая из-за стола, произнес Саймон. Пока я говорил, он впадал во все большее смятение и беспокойство.

– Нет, Саймон… прошу тебя, – сказал Майкл. – Я тебя прошу, останься.

Саймон неохотно плюхнулся обратно на стул. Все смотрели на него, а он этого на дух не переносил.

– Так вы утверждаете, что на самом деле все эти исцеления дело рук Саймона? – спросила Патриция. – Что это он унаследовал дар деда?

– Саймон определенно унаследовал способности Альберта Бененстока, – ответил я.

– Саймон. Целитель… – Майкл покачал головой.

Саймон, бедняга, просто корчился от смущения.

– Майкл, ты что, не в состоянии понять, о чем я тебе толкую? – спросил я. – Дед Саймона не был целителем. Его способности сводились к спокойной доброте, дружелюбию, достоинству, самоотверженности, отваге, честности и здравому смыслу. Ты можешь считать все это скучной прозой, но что такое поэзия, как не концентрированная проза? Качества, которыми обладал Альберт Бененсток, могут казаться скучными, как кусок угля, но, собираясь все вместе, концентрируясь в одном человеке, они облагораживают друг друга и обращаются в алмаз. Вот их и унаследовал Саймон. Тебе что, мало?

Им этого было мало.

– Простите, что я все об одном и том же, – сказала Патриция, – но, Тед, вы обходите стороной один очевидный момент. А как же Джейн, Сирень, Оливер, Клара?

– Точно, – сказал Оливер. – Если честность и спокойная доброта способны излечивать лейкемию и разрушенную печень, тогда, полагаю, следует оповестить об этом весь божий свет, не так ли?

Я налил себе еще один бокал вина. Уже целый галлон его плескался у меня в желудке. Вино вместе с необъяснимой нервозностью и накачиваемым в кровь адреналином привели к тому, что в кишках у меня запузырились и захлюпали газы.

– Дэви действительно верил, что способен исцелять болезни, – сказал я, подавляя желание пукнуть. – Думаю, в этом мы можем не сомневаться. Он состряпал некую фантастическую нелепицу насчет того, что должен быть чистым, дабы канализировать свою мистическую энергию.

– Чистым? – переспросил Майкл.

Вот теперь мне придется по-настоящему туго.

– Подозреваю, он каким-то образом обнаружил – возможно, выхаживая пострадавших животных, – что одним только наложением рук добиться излечения удается далеко не всегда. И тогда он разработал причудливую теорию. Ключевые слова такие: чистота и естественность. Бог весть, что он под ними подразумевал. Думаю, ничего более последовательного и убедительного, чем то, что подразумевает под ними любой сочинитель рекламных текстов. Дэви решил, что должен быть чист и естественен, как животное. Чист и естественен – как божья коровка, разумеется, не как ее двоюродный братец, навозный жук. Чист и естественен, как газель, а не как гиена, которая выгрызает газели глаза и лакомится ее кишками. Его представления о чистоте и естественности, похоже, имели больше общего с викторианским сборником детских церковных гимнов, чем с реальным пониманием физического мира. Все полнится красой и светом, а ничего темного и грязного попросту не существует. Но, не забудьте, как раз в то время Дэви переживал половое созревание, а про это явление, темнее и грязнее коего не придумаешь, в викторианских гимнах ничего не сказано. К тому же Дэви оказался мальчиком ненасытимо чувственным. Те из сидящих здесь, кто принадлежит к мужскому полу, помнят, наверное, что творили с нами в пятнадцать лет наши гонады и гаметы. Что до меня, они не угомонились и по сей день, разве что подрастеряли былую способность впадать в неистовство по любому поводу. Дэви, обнаружив однажды утром, что не устоял перед эротическим сном, почувствовал себя униженным. Он столкнулся с проблемой. Почему Бог и Природа наполнили его тело жидкостью столь гадкой? Как может он оставаться чистым, этаким хорошеньким лютиком, когда внутри у него поселился бьющий струей кошмар? Он рассудил так. Семя есть животворящий дух. Если он станет избегать похотливых извержений этого духа, тот сохранит чистоту, более того, обратится в самую чистую, самую сильнодействующую субстанцию, какую только можно вообразить. И Дэви решил, что его семя… надеюсь, ты готова к этому, Энни… есть совершенное средство целительства. Когда в Суэффорде появилась его кузина Джейн, Дэви представился идеальный случай проверить справедливость своих верований лабораторным путем. Он убедил Джейн в том, что одного наложения рук недостаточно, что он должен напитать ее своим духом. Метод, который находили бесценным многие основатели религиозных культов. В случае Дэви желанию и страстям отводилось место второстепенное, я совершенно искренне верю, что он руководствовался одним лишь стремлением исцелить и помочь.